Читать книгу "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий"

психология. Великая сила и стимул – свобода выбора!

Нет, не могу ни вспомнить, ни понять, что нас заставило влезть в эту трущобу, а мы в ней даже танцы устраивали. Приглашали девчат с этого двора, все залезали на кровати и сидели на них поджав ноги, а две пары по очереди в метровом проходе танцевали.

Занимались тоже на кроватях. Столом пользовался тот, кому это было более других необходимо. Я помню на чертежной доске, положенной на стол, тушью на кальке вычерчивал заднюю бабку токарного станка.

И все спали. Кровати были обычные сеточные, было 7 ватных матрасов. На одной паре кроватей четверо спали поперек кроватей, свернувшись калачиком, а на другой трое вдоль, меняясь через неделю – кому спать средним на «ребре жесткости» (я в числе этих троих).

Умывание во дворе под колонкой мне нравилось, т. к. можно было и зимой и летом до пояса как угодно плескаться, не задумываясь о летящих от меня брызгах. Другие умывались из кружки над ведром, а Мишка, просыпая, умывание часто заменял одеколоном. Его полтавские друзья ради шутки переставили на подоконнике флаконы и он, не глядя, плеснул на лицо скипидаром. Ооочень было «весело». Мы смеялись, что он бежал на занятия так, чтобы встречный ветер охлаждал его, горящее от скипидара нежное личико. Это была не только шутка, мы пытались его воспитывать, чтобы он вставал вовремя.

Туалет доставлял общее неудобство. Старались обходиться институтским. В довершение всего, от туалета пропала дверь, а он находился напротив окон другого дома в десяти метрах от туалета. С наступлением темноты отсутствие двери не усложняло жизнь – освещения во дворе не было. Утром по малому тоже можно было обойтись стоя спиной к окнам. В выходные же дни приходилось бежать в общественный туалет на площади Тевелева – это две, три остановки трамвая, но трамвай не ждали, бежали своим ходом. По этому поводу Витя сочинил стихи:

«В минуту жизни трудную,

Когда я с… ть хочу,

В обитель эту чудную

Я соколом лечу».

Радиоприемник, когда мы были дома, не выключался. Это была музыка, но старались послушать и зарубежное радио. В те поры «Голос Америки» глушили основательно, и из-за этого редко возникало желание его послушать, а вот «Би-би-си» можно было слушать вполне сносно. Англия в это время тоже только оправлялась от войны и мне запомнилась передача, где они рассказывали о том, как они питаются. Изображалась в диалоге сцена из семейной жизни. Муж спрашивает: «Что у нас сегодня на завтрак?» Жена говорит, что овсяная каша, и муж начинает восторгаться, как это прекрасно, сытно и полезно – овсяная каша. Мы это воспринимали, как демонстрацию послевоенных трудностей, переживаемых англичанами. Наш завтрак состоял из котлетки с лапшой и чая. Про овсяные хлопья мы не знали, и овсянку воспринимали, как нечто лошадиное.

Музыку слушали на волнах «Маяка». Наш «Рекорд» его ловил хорошо. Тогда Маяк был действительно радиомаяком. Непрерывно передавалась музыка наших пластинок, которая периодически прерывалась тремя, пятью звуками морзянки, чтобы можно было пеленговать тот маяк, который по курсу необходим летчику или капитану. Изредка попадали на зарубежную музыку, но обычно был Маяк.

Не хотелось нам выключать хорошую музыку и тогда, когда уже ложились спать; и мы продолжали слушать музыку лежа. Чтобы выйти из положения, приемник в розетку электросети включался двумя проволочками так, что когда уж ясно было, что пора, в конце концов, и спать, в розетку чем-нибудь кидались, часто, дотянувшись до пола, кидали ботинок, так чтобы проводок из розетки вылетел. Потом Витя привязал к одной из проволочек нитку.

В институт из своей трущобы мы бежали по набережной. Часть набережной была ухожена, т. е. были разбиты клумбы, проложены дорожки, посажены плакучие деревья, поставлены скамейки. Какое-то время весной на этой набережной по утрам стоял в сторонке от реки музыкант и играл на трубе спокойные мелодии, вроде, «Рассвет над Москвой рекой».

Утро, набережная безлюдна, над речушкой туман и чистые нежные звуки трубы, так что бег замедляется, и превращается в полет, и, кажется, листья на деревьях чуть колышутся в такт, или в четверть такта музыке, и я не бегу, а это звуки меня несут на своих волнах.

Послевоенные акции Сталина

В начале второго курса меня избрали в комсомольское бюро.

Общественная работа была постоянным спутником молодежи. Еще никуда не выбранный я был агитатором и старался добросовестно выполнять формальные подотчетные обязанности – как, например, сходить положенное число раз на свой участок.

В обязательные ходки входило:

1. Объявить о дате выборов и о расположении избирательного участка.

2. Рассказать о кандидате в депутаты.

3. Уговорить жителей сходить на свой участок и проверить правильность занесения их в списки избирателей.

К этой работе молодежь относилась по-разному. Как к члену бюро, ко мне попало заявление одного агитатора, старшего в группе, с жалобой на другого, который, по мнению старшего, нерадиво относился к своей работе агитатором, – оно было так до смешного серьезным, что я его сохранил на память о тех забавных временах.

Можно сомневаться в том, что я тогда видел в этом временную нелепость, но, ведь, сохранил этот листок. Однако серьезность этой записки говорит о том, что некоторые наши товарищи видели и в общественной нашей действительности естественность, а может быть, просто считали естественным необходимость соблюдения дисциплины.

В том прошлом, агитаторы и члены каких-либо бюро и комитетов по распоряжению партии будили нас на демонстрации и на выборы. На выборы надо было обязательно идти как можно раньше, а желательно к открытию участка в 6 часов утра, чтобы продемонстрировать народу, т. е. самим себе, и партии, как мы рады выборам, как стремимся в первых рядах «подать свой голос за блок

коммунистов и беспартийных». Неужели в Политбюро это навязанное рвение расценивали, как нашу поддержку этой самой партии, правительства и блока коммунистов и беспартийных? Но в выходной день раздавался стук в дверь: «Подъем!».

Не довольствуясь этим, чтобы мы могли выразить свою «радость», вызванную нашей счастливой юностью нас собирали на стадионах, и мы пели громадным хором и танцевали. Все ОСОЗНАВАЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ подчиняться и не чувствовали себя «угнетенными», потому что «свобода – это осознанная необходимость». Нас воспитывали, а мы это воспринимали с юмором, как забаву.

По поводу этой воспитательной работы кто-то – то ли в Харькове, то ли в Москве, то ли еще где-то – пустил среди нас анекдот.

В детские ясли, куда родители на время своего нахождения на работе, приносят детей до трех летнего возраста, пришла комиссия. Комиссия отметила, что в яслях чисто, тепло, дети веселые и кормят их очень хорошо. В числе недостатков комиссия отметила недостаточную воспитательную работу.

Когда комиссия пришла в следующем году, то на стене они увидели написанный крупными буквами лозунг:

«ДЯДЯ ТРУМЕН КАКА, АТОМНАЯ БОМБА БЯКА»

На таком примерно уровне и нас воспитывали. Мы осознали не необходимость «мероприятий», а необходимость подчиняться. Мы были молоды, нам везде было весело, но неприязнь накапливалась. Я помню, как мы между собой в группе и в общежитии радовались, что только что построенный Волго-Донской канал назвали: «им. Ленина», поскольку мы опасались, что и ему присвоят имя Сталина. Не потому, что мы были недовольны Сталиным, а потому что надоела безмерность. И в связи с этим, при случае неоднократно со смехом обговаривали недоумение Фейхтвангера, или Барбюса, или еще кого-то из великих при беседе со Сталиным, по поводу портретов Сталина даже в банях. На что Сталин сказал, что такова, видно, воля народа, запрещать что ли?

И руководителям, и нам, но, судя по той записке агитатора, не всем, было понятна вся глупость